Батальон «чернорубашечников»

Наш батальон по штату должен был иметь минометную роту, роту противотанковых ружей и пулеметную роту в составе 12 станковых пулеметов «Максим». Но об этом мы могли только мечтать. В наличии оказались всего несколько противотанковых ружей и пара пулеметов. У большей части батальона не было даже винтовок. Только саперные лопатки. Да и то не у каждого.

Как так получилось? Дело в том, что после колоссальных потерь в 1941 году в пехотных училищах отобрали почти все оружие для вновь формируемых дивизий. И вот представьте: в моей пулеметной роте из положенных по штату девяти «Максимов» осталось всего два. Один — для отстрела упражнений, а другой — для разборки и сборки, с охолощенным стволом и затвором. Просто макет. И всего пять боевых винтовок для несения караульной службы.

Даже форма красноармейская была не у всех. Курсанты последнего набора — вчерашние школьники, которым еще и 18 лет не исполнилось, были одеты в брюки-галифе с обмотками и черные рубашки вместо гимнастерок. Это был пятый батальон, который мы прозвали в шутку «чернорубашечники». Оказывается, интенданты из-за отсутствия на складах полных комплектов военной формы были вынуждены выдать нашим курсантам тюремные робы.

«В Сталинграде не героев нет»

Прав Чуйков, который однажды сказал, что в Сталинграде не героев не было. Тот, кто дрался в Сталинграде, какую бы он должность ни занимал — все были героями. В том плане, что смерть с каждым ходила рядом. И чем дальше в глубину от переднего края, тем вероятность погибнуть, вопреки логике, становилась даже выше. Почему?

Дело в том, что командарм Чуйков, видя подавляющее господство авиации немцев, приказал нам сближаться с противником чуть ли не на дистанцию броска гранаты. Тогда гитлеровцы не рисковали наносить удары с воздуха по нашему переднему краю. Боялись угодить по своим. Бомбили тылы за линией соприкосновения. Их артиллерия работала так же.

К тому же немцы очень боялись рукопашного боя. Поэтому мы рвались к максимальному сближению. Командиры наших рот и батальонов практически находились в боевых порядках. КП командира батальона — максимум 200 метров от переднего края. Командир полка — те же самые 200−300 метров. Командир дивизии — максимум 500 метров. Даже штаб армии и командный пункт Чуйкова — от 800 метров до полутора километров от передовой.

А у немцев соблюдался строгий уставной порядок: командир дивизии должен находиться километрах в восьми-десяти в тылу. Господин Паулюс управлял сражением за Сталинград из станицы Голубинской. Это примерно около 70 километров от города. Пока донесение от немецких войск через батальон, полк доходил до штаба дивизии, пока — от штаба дивизии до Паулюса, а от Паулюса — обратно шла команда, проходило определённое время. А вы знаете, что такое время в бою.

Наш Чуйков реагировал на любое изменение обстановки моментально. Вот починили на передовой три танка и набрали пятьдесят активных штыков пехоты для их сопровождения. Чуйков приказал этими мизерными силами немедленно нанести контрудар, который был назван армейским. Такая была обстановка.

Все — в одной трубе

Командный пункт дивизии Родимцева, занимавшей оборону перед Мамаевым курганом и по побережью Волги, был в водосточной трубе и в коллекторе метра два с половиной высотой. Под ногами ручеёк ещё тёк. На возвышенности пола стояли столы. Вот и весь КП дивизии.

Отвесный берег Волги делал путь сюда сравнительно безопасным. Поэтому к Родимцеву из штаба армии направляли всех газетчиков, фото- и кинокорреспондентов. В итоге больше всего о дивизии Родимцева и писали в газетах, рассказывали по радио. Чуйкова это возмущало в том плане, что в других дивизиях потери были даже большими. Командиры других дивизий чаще рисковали своими жизнями. Вот Батюк, скажем. Придя командовать дивизией в Сталинград подполковником, войну закончил генерал-майором.

По этой причине впоследствии и Константин Симонов написал о дивизии Родимцева свои «Дни и ночи». Кстати говоря, пришлось мне его провожать на это КП. А с ним — Гроссмана и Эренбурга. Дальше этой сточной трубы они не ходили.

Кто такой Симонов я тогда, конечно, не знал. Старший батальонный комиссар, корреспондент газеты из Москвы. Шинелишка на нём. Наган в кобуре болтается, как у моряков — на длинной привязи. Такой несуразный, в очках. Я думаю: «Ну, куда он прёт?»

Словом, проводил. Для гостей у Родимцева был такой ритуал. Если кто-то из старшего штаба появлялся, у него наготове парикмахер Яша. Яша тут же предлагал: «Вас подстричь или побрить?».

Второе — стакан чая. Самовар стоял при входе в трубу с правой стороны, а с левой движок давал свет внутрь. Вот комдив и угощал. Мы тоже с удовольствием туда ходили подстричься и попить горячего чая. И ещё Родимцев играл на скрипке.

Было еще у него отличие от остальных командиров дивизий. Те все же большие начальники. Штаб, блиндаж штаба и блиндаж командира дивизии — все отдельно. Рядом со штабом, но отдельно. А здесь Родимцеву деваться было некуда. Все в одной трубе. В ее глубине — места для отдыха. А ближе к выходу — длинные столы, на которых разложены оперативные карты.