«Цветочный горшочек»

Я точно не помню, когда мы передали свои позиции 27-му пехотному полку. Нас перевели в редкий лесок к западу от Сталинграда, который мы между собой называли «Blumen Töpfchen» — «Цветочный горшочек». Мы, наконец, помылись в бане. Но почти сразу прибыло свежее пополнение. И нас перевели к северу, в район завода «Красный Октябрь», где уже шли жесточайшие бои.

Почти каждый день — новая атака русских позиций. Не было времени ни побриться, ни помыться, ни переодеться. Русские отчаянно дрались за каждый камень. Они словно вросли в землю. А наши роты редели на глазах.

Всех связистов, в том числе и меня, командование решило отправить на передовую. Мы между собой установили график, чтобы воевать по очереди. Два дня на передовой — два дня на отдыхе в тылу, в «Цветочном горшочке». Там брились, мылись, грелись. Потом снова в бой.

Все же по старой памяти мне иногда поручали доставлять на передовую пакеты с приказаниями. Это продолжалось, пока я не свалился с ног в прямом смысле слова — моя правая нога онемела и перестала сгибаться. Это случилось 10 ноября 1942 года.

На следующий день с машиной, которая отвозила в тыл пустые пищевые бачки, поехал к врачу. На перевязочном пункте меня осмотрел младший врач доктор Эллингер. Он фактически спас меня. По всему телу выступила сыпь. Голени были поражены воспалениями, пузырями. Кое-где кожа прорывалась, там открывались окровавленные раны. Врач сказал, что нужно срочно в госпиталь, пока не начался сепсис.

До госпиталя добираться следовало на поезде. Чтобы сесть в вагон, требовалось вернуться в район города Калач, где была проложена железнодорожная колея по немецкому стандарту. Я обрадовался, что наконец-то получил долгожданную «путевку в тыл». Стал собираться. Однако мой старший товарищ, к мнению которого я прислушивался, сказал: «Франц, поступай, как знаешь, но я тебе не советую ехать в лазарет. Во-первых, скоро Рождество. Придут посылки с подарками и едой. И мы будем вынуждены съесть твою посылку без тебя. Во-вторых, после госпиталя ты наверняка не вернешься к нам — тебя направят в другую часть».

Я снова пошёл к доктору Эллингеру и сказал, что никуда не поеду и буду лечиться в своем полку. Доктору удивился, но настаивать на своем не стал. Прописал мне абсолютный постельный режим прямо на передовой. Я обязан был лежать в постели и регулярно принимать лекарство.

Меня поселили в уцелевшем русском доме, хозяйкой которого была 73-летняя бабушка. Вместе с ней жила внучка, которой только исполнилось 9 лет. Бабушку я называл «Mütterchen» — «матушка» по-русски. А по отношению к внучке вел себя, как старший брат. Когда девочка видела, что я встаю с постели и надеваю штаны, чтобы выйти на улицу в туалет, она выбегала на двор, лепила снежки и обстреливала меня ими. Дома мы с ней часто устраивали бои подушками. В эти минуты у меня возникало ощущение, что никакой войны нет и в помине.

Но так длилось совсем недолго. Через неделю вокруг нашей армии русские захлопнули знаменитый сталинградский «котел». Мы сразу почувствовали, как резко изменился рацион питания. Стали выдавать гораздо меньше хлеба.

Наше подразделение было еще в выигрышном положении, поскольку основной тягловой силой в нашем полку были не машины, а лошади. Их оставалось еще много. Постепенно лошадей егеря пускали на мясо. В конце концов, съели всех. Потом у нас кончились дрова, потому что их не на чем стало возить к окопам.

15 января 1943 года наш писарь, который вел журнал боевых действий, обнаружил, что печь даже в штабе нечем топить. Он пришел в избу, в которой я лечился, поднял меня с постели и дал поручение срочно раздобыть лошадь с санями и отправляться за дровами. Их, правда, требовалось еще где-то нарубить.

Я сказал, что болен и не могу выполнить это распоряжение. Поскольку писарь был фельдфебелем, а я — всего лишь ефрейтором, он решил наказать меня своей властью. Приказал отправиться в штрафную роту на передовую. Пауль, мой друг, посоветовал пойти к фельдфебелю и извиниться. Но я сказал, что лучше буду штрафником, чем денщиком фельдфебеля, наложившим от страха полные штаны. Собрал вещи, попрощался с бабушкой и ее внучкой, и снова отправился на «Красный Октябрь».

Последний обед от Вермахта

26 января разыгралась сильная метель. В этот день русские бросили на нас танки. Пурга была такая, что в двух шагах ничего не видно. Мы зарылись в сугробы. Русские танкисты не заметили нас и танки прошли мимо. Но во время этой атаки мы потеряли полевую кухню и остались без горячей еды.

Через два дня ночью мы услышали гул. Это были наши Ju-52 — транспортные самолеты Люфтваффе. В темноте, да еще и во время сильного снегопада, мы ничего не видели. Но неподалеку раздался глухой удар о землю. На снегу появилось черное пятно: это был контейнер с консервами. Я подобрал семь полукилограммовых банок тушенки и спрятал их в развалинах.

Это было незадолго до конца сражения. Рот, батальонов у нас больше не существовало — только разрозненные группки страшно уставших, обмороженных и голодных солдат. Противник оттеснял нас в сторону вокзала. Пришел приказ занять оборону в руинах какого-то дома. В обычном бою у подразделения есть соседи слева и справа, с которыми оно взаимодействует. Но у нас ни слева, ни справа уже никого не было.

Примерно в 11 часов утра 30 января мы заметили, что русские готовятся к наступлению. Завыли «сталинские оргàны». Справа я увидел немецких солдат — 2−3 сотни, а может быть и больше. На большой палке они подняли белый флаг и двигались в сторону русских. Но я с ними не пошел. У меня еще оставалось пять или шесть банок тушенки. И я решил: пока все не съем — сдаваться не буду.

Мой коллега Хинтермюллер из Линца тоже решил не сдаваться. Я очень хорошо знал все складки местности вокруг и помнил, что в 100 метрах есть небольшая канавка. Побежали туда. Я бежал зигзагами, потерял рукавицу, но даже не остановился, чтобы поднять ее. Знал: остановишься — убьют. Наконец, упал в канавку. Хинтермюллер рухнул рядом. Я ему сказал, что, кажется, для нас война закончилась.

Отдохнув, мы стали пробираться в сторону вокзала. По дороге в большой балке обнаружили укрытие, которое было кем-то обустроено. Там имелся очаг и дрова. Вскоре появился и хозяин — фельдфебель моторизированного полка, воевавшего в центре Сталинграда. Он сказал: я здесь один, можете оставаться со мной.

Тогда мы устроили себе последний пир. Разожгли очаг, подогрели тушенку, поели. У меня было несколько зерен кофе. Я их размолол с помощью топора. Выпили еще и кофе, и умиротворенные заснули. А рано утром я открыл полог, который закрывал вход в нашу «пещеру». Около двадцати русских танков стояли в считанных метрах от нас.

У меня был автомат, но я выбросил его — мне больше не нужно оружие. По нам никто не стрелял, русские танки просто стояли. Была абсолютная тишина. Фельдфебель сказал, что должен идти в свою часть. На глазах у советских танкистов он поднялся наверх. Никто по нему не стрелял. Это было удивительно: на нас вообще никто даже не обращал внимания.

Примерно в 11 часов фельдфебель вернулся и сказал, что сейчас в его части будут раздавать последний обед. Он взял три котелка и снова ушел. Невдалеке стоял грузовик, за ним — немецкая полевая кухня. Повар был готов раздавать еду. Все это происходило на расстоянии 20 метров от русских танков.

Я видел, что возле кухни собралось много немецких солдат и понял, что если буду медлить, нам ничего не достанется. Тоже отправился туда же. Наполнил котелки и благополучно вернулся к Хинтермюллеру. Так мы получили последний обед от Вермахта.

Потом вернулся фельдфебель из моторизованного полка и заявил, что он шофер джипа командира роты. И ему нужен совет: как побыстрее уничтожить автомобиль? Разбить мотор молотком, или взорвать гранатой? Я сказал: «Не делай ничего. Мы просто сядем в твой джип и поедем в плен».

Так что мы не пошли в плен, а поехали. Через овраг наши саперы еще осенью перекинули мост из массивных бревен. Очень осторожно проехали по нему, чтобы не задеть других немецких солдат, которые в том же направлении шли пешком. Не требовалось даже белого флага — всем было и так ясно, что война для нас закончилась.

На другом краю оврага нас уже ждали красноармейцы. Молодой русский офицер просто сказал нам: «Стой!». Он был высокого роста и залез в джип, просто перемахнув через борт. Поехал с нами, приказав нашему шоферу: «Давай быстрее».

Когда мы достигли развилки дороги, русский офицер приказал: «Вылезайте, вам теперь в другую сторону». И поехал с нашим шофером дальше. А мы оказались в голове колонны пленных.