«Здесь ад. Русские не хотят уходить из Москвы», — воспоминания немцев
01.10.2016 - 9:16
30 сентября 1941 года 2-я танковая группа генерала Гудериана перешла в наступление в районе Шостки.
С этого, на первый взгляд, не слишком крупного события в истории Великой Отечественной войны началось одно из важнейших и определяющих её ход сражений — битва за Москву. RT вспоминает, что происходило вокруг нашей столицы в те дни.
6 сентября 1941 года Адольф Гитлер подписал директиву № 35, в которой отдал приказ начать подготовку мощного удара по Москве. Стоит отметить, что уже с июля 1941 немецкая авиация наносила регулярные удары с воздуха по столице. Чтобы спасти город, советское командование формировало отряды ополчения, маскировало основные столичные объекты, мобилизовало население на защиту города. Но само сражение началось 30 сентября, когда немецким формированиям удалось прорвать оборонительные укрепления Брянского фронта, защищавшего столицу с запада.
Планы сторон и численность
Операция получила название «Тайфун». Согласно её плану, группа армий «Центр» под командованием фельдмаршала фон Бока должна была в короткий срок тремя мощными ударами 2-й танковой группы, а также тремя полевыми армиями прорвать оборону Красной армии в районах Духовщины, Рославля и Шостки, окружить и уничтожить в районах Вязьмы и Брянска основные силы Западного, Брянского и Резервного фронтов.
В случае реализации плана столица была бы окружена кольцом с севера на юг. Численность немецких соединений составляла более миллиона солдат и офицеров, свыше 14 тыс. орудий и миномётов, порядка 1,6 тыс. танков и 950 самолётов.
На защиту столицы Иосифом Сталиным были брошены 15 армий трёх фронтов: Западного под командованием генерал-полковника Ивана Конева, Резервного, которым командовал маршал Советского Союза Семён Будённый, и Брянского под командованием генерала-полковника Андрея Ерёменко. Численность военных соединений составляла примерно 1,2 млн человек, на вооружении находилось 9,6 тыс. орудий и миномётов, 1,4 тыс. танков и 700 самолётов.
Первый этап
В начале октября немцам удалось захватить почти все значительные города, находившиеся вокруг столицы. Уже 2 октября пал Орёл. Об отсутствии сопротивления при захвате города со стороны советских войск Гудериан вспоминал так:
«Захват города произошёл для противника настолько неожиданно, что, когда наши танки вступили в Орёл, в городе ещё ходили трамваи. Эвакуация промышленных предприятий, которая обычно тщательно подготавливалась русскими, не могла быть осуществлена. Начиная от фабрик и заводов и до самой железнодорожной станции, на улицах повсюду лежали станки и ящики с заводским оборудованием».
Действительно, в это время дела у советских войск шли из рук вон плохо. На подступах к Москве немцы одерживали одну локальную победу за другой: 6 октября был взят Брянск, к 8 октября пять советских армий оказались в окружении в районе Вязьмы. Враг был очень близок к столице. На помощь Москве и советскому командованию пришла… погода.
В журнале боевых действий группы армий «Центр» за 10 октября сообщалось:
«Передвижение танковых частей из-за плохого состояния дорог и плохой погоды в настоящее время невозможно. По этим же причинам имеются затруднения в обеспечении танков горючим».
15 октября командующий 4-й армией генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге, оценивая обстановку, отметил:
«Психологически на Восточном фронте сложилось критическое положение, ибо с одной стороны, войска оказались в морозную погоду без зимнего обмундирования и тёплых квартир, а с другой — непроходимая местность и упорство, с которым противник обороняется, прикрывая свои коммуникации и районы расквартирования, чрезвычайно затрудняют продвижение вперёд наших, пока ещё слабых, передовых отрядов».
Позднее Адольф Гитлер утверждал:
«С наступлением дождей мы лишний раз убедились, что это было счастье, что немецкие армии в октябре не продвинулись далеко вглубь России».
Фон Бок в своём дневнике признал, что планы немецкого командования провалились:
«В общей сложности всё это (достигнутые частные успехи) можно оценить только как ничто. Расчленение боевых порядков группы армий и ужасная погода привели к тому, что мы сидим на месте. А русские выигрывают время, для того чтобы пополнить свои разгромленные дивизии и укрепить оборону, тем более что под Москвой в их руках масса железных и шоссейных дорог. Это очень скверно!»
Ухудшавшихся погодных условий было недостаточно для организации отпора врагу. Для этого необходимы были тотальная мобилизация и героизм самих людей.
Второй этап
В связи с тем, что немецкое командование отдало приказ приостановить наступление на Москву, советские войска начали перегруппировку боевых соединений, восстанавливая силы и подтягивая тыловые части к обороне. Был создан новый оборонительный рубеж, оборудовано свыше 30 тыс. огневых точек, установлено более 1,3 тыс. километров проволочных заграждений, свыше 22 тыс. противотанковых ежей, а также около 700 километров противотанковых рвов.
Жуков в середине октября 1941 отдаёт следующий приказ:
«В этот момент все, от рядового красноармейца до старших командиров, должны смело и непреклонно сражаться за Родину, за Москву! Проявление трусости и паники в этих условиях равносильно предательству.
В связи с этим приказываю: 1. Трусов и паникёров, оставляющих поле боя, покидающих без приказа занимаемые позиции и бросающих оружие и снаряжение, расстреливать на месте. 2. Ответственность за выполнение этого приказа возложить на военные суды и прокуратуру… Ни шагу назад! Вперёд за Родину!»
Для обеспечения безопасности столицы 15 октября 1941 Государственный комитет обороны принял постановление «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». На следующий день началась «московская паника». Она была вызвана сообщением Совинформбюро о том, что положение на западном направлении ухудшилось и это привело к прорыву обороны на одном из участков. Тем самым возникла прямая угроза захвата столицы.
Тысячи москвичей скопились на вокзалах, чтобы покинуть город, промышленные предприятия перестали работать. Впервые в истории 16 октября был полностью закрыт Московский метрополитен, с перебоями работал общественный транспорт. Панику удалось остановить лишь спустя четыре дня приказом применять к трусам, паникёрам и мародёрам любые меры вплоть до расстрела.
В воспоминаниях москвичей осталось много свидетельств того, что происходило в столице в дни паники. В одной из описей здания Центрального комитета партии на Старой площади зафиксировано:
«Ни одного работника ЦК ВКП(б), который мог бы привести всё помещение в порядок и сжечь имеющуюся секретную переписку, оставлено не было. В кабинетах аппарата ЦК царил полный хаос. Многие замки столов и сами столы взломаны, разбросаны бланки и всевозможная переписка, в том числе и секретная, директивы ЦК ВКП(б) и другие документы…»
Московский военный врач писал своей супруге:
«16-го была невероятная паника. Распустили слух, что через два дня немец будет в Москве. „Ответственные“ захватили своё имущество, казённые деньги и машины и смылись из Москвы. Многие фабрики остались без руководства и без денег. Часть этих сволочей перехватали и расстреляли, но, несомненно, многие улизнут. По дороге мы видели несколько машин. Легковых, до отказа набитых всякими домашними вещами. Мне очень хочется знать, какой вывод из всего этого сделает наше правительство».
Московскую панику в романе «Живые и мёртвые» описал знаменитый прозаик Константин Симонов.
Яркие воспоминания оставил Андрей Хрулёв — заместитель наркома обороны СССР, начальник Главного управления тыла Красной армии:
«Наступило тревожное 16 октября. Немцы захватили Истру, Солнечногорск, а отдельные танки прорвались к Кубинке, Яхроме и Дмитрову. Смертельная опасность надвигалась на Москву. Утром мне позвонил начальник Генерального штаба маршал Шапошников. Он передал мне приказ Сталина об эвакуации. Ставка переезжает в Арзамас, тыловые органы — в Куйбышев. Он просил подготовить поезд для сотрудников Генштаба.
Часов в 10 утра я вышел на улицу и увидел большую колонну — конную и автомобильную. Она двигалась во Владимир. Это был второй эшелон Западного фронта. Меня это поразило: почему тыл Западного фронта отходит так далеко от своего фронта — на 200 километров? Плохой признак».
Положить конец панике удалось событиям начала ноября, когда было принято решение провести на Красной площади парад, тем самым мобилизовав население на дальнейший отпор врагу.
Парад
К параду начали готовиться ещё с конца октября 1941 года. Высшее командование прекрасно понимало, что сложившаяся ситуация не совсем располагает к проведению парада, но в нём видели не только традицию, но и мощный моральный и эмоциональный заряд. Население столицы, после тяжёлого месяца осадного положения, должно было найти в себе силы и встать на защиту города. И вот 7 ноября 1941 года на Красной площади, по многолетней советской традиции, прошёл военный парад, посвящённый 24-ой годовщине Октябрьской революции.
Сталин на параде заявил:
«Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!..»
Речь вождя действительно придала сил москвичам. Вот как об этом дне вспоминает член спортивного общества «Динамо» Павел Беляев:
«Несмотря на сложную обстановку, продолжалась подготовка к параду в честь 24-й годовщины Октября. 7 ноября 1941 года этот парад состоялся, что безусловно сыграло положительную роль в настроениях не только тех, кто прошёл по Красной площади, но и всего населения нашей Родины, вселило уверенность — падать духом нельзя, надо верить в себя, суметь выдержать нелёгкие испытания».
Но эти настроения разделялись далеко не всеми в связи с тем, что 13 ноября 1941 года Гитлер отдал новый приказ своим войскам о массированном наступлении на Москву:
«Город должен быть окружён так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель — будь то женщина или ребёнок — не мог его покинуть. Произведены необходимые приготовления к тому, чтобы Москва и её окрестности с помощью огромных сооружений были затоплены водой. Там, где стоит сейчас Москва, должно возникнуть огромное море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира столицу русского народа».
Тяжелейшие бои разворачивались с новой силой в районе Тулы, Можайска, Волоколамска, Клина и Наро-Фоминска. Немцам, несмотря на сокращение численного состава и перебои в поставках оружия, удалось продвинуться на несколько километров ближе к столице. 17 ноября советским командованием был отдан приказ № 0428, требовавший «разрушать и сжигать дотла» населённые пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40–60 км вправо и влево от дорог. Это позволило мобилизовать все военные части, и к началу декабря 1941 года началось советское контрнаступление, о чём свидетельствовал в своих воспоминаниях Гудериан:
«Наступление на Москву провалилось. Все жертвы и усилия наших доблестных войск оказались напрасными. Мы потерпели серьёзное поражение, которое из-за упрямства верховного командования повело в ближайшие недели к роковым последствиям».
Героизм простых людей
Отстоять Москву удалось благодаря отваге и героизму тех людей, которые были в столице в те дни. На протяжении двух месяцев люди жили в страхе, что их дома и семьи будут уничтожены, но даже в эти страшные часы им удалось найти в себе силы, чтобы продолжать жить и бороться.
Из воспоминаний поэта Михаила Вершинина:
«В мастерской, окна которой были наглухо закрыты, при свете маленькой синей лампочки художник в эту первую ночь нашей совместной работы говорил о прерванных войной планах, о смертельной опасности, нависшей над страной, о том, что, возможно, надо будет встать в строй защитников Москвы, тем более что Москва уже стала прифронтовым городом. В мастерской сохранилась пачка молотого кофе, а у меня карманы были набиты изюмом, купленным за два дня до того в магазине Военторга».
Один из секретарей московского комитета рассказывает о необычном эпизоде:
«Оставшийся в городе симфонический оркестр радиокомитета под руководством народного артиста СССР Николая Семёновича Голованова дал в Колонном зале Дома союзов концерт для бойцов, отправляющихся на фронт. Была исполнена увертюра „1812 год“ П. И. Чайковского. Симфонический и участвовавший вместе с ним духовой оркестр исполнили это произведение великого композитора с большим подъёмом.
И надо было видеть, как бойцы, одетые в походную форму, стоя аплодировали музыкантам. Оркестр пять раз повторял финальную часть увертюры. Она прозвучала как гимн великому русскому народу, как призыв к победе над врагом».
Юрий Сергеев, член спортивного общества «Динамо»:
«В октябре 41-го завод эвакуировали, меня не взяли, так как я был холостой. Люди в панике покидали город. Как жить дальше, что делать, я не знал. Однажды я получил повестку, где мне предписывалось явиться по адресу Старая площадь, дом ЦК партии. Там я встретил знакомого моего отца, который, узнав, что я в городе остался один, предложил мне работать охранником на ВВЦ. Тогда внутри скульптурной группы „Рабочий и колхозница“ находился телефонный пункт связи. Во время бомбёжки приходили сведения о пожарах, попадании бомб в дома и учреждения. Весь ноябрь я дежурил на этом пункте связи, а потом охранял Северные ворота».
Анна Виеска, помогавшая в те дни трудовому фронту, пишет:
«Я была на трудовом фронте в Беляево и Лианозово. Однажды была сильная перестрелка. Чтобы спрятаться, мы вбежали в пустой дом, повалили на пол шкаф и спрятались в нём. Нас очень долго искали, а мы лежали в шкафу и думали, что так мы спасёмся. При всей серьёзности положения — какие мы были ещё дети! Мы видели всякое. Это были дни смертельной опасности, но москвичи сплотились в едином порыве — Москву во что бы то ни стало отстоять! Каждый, кто не пал духом, понял, что и от него зависит будущее Родины».
Можно бесконечно приводить свидетельства тех, кто был в Москве в эти роковые дни. Героизму и отваге жителей города не было предела, о чём говорит, например, беспомощное и отчаянное письмо немецкого рядового Фольгеймера жене в декабре 1941 года:
«Здесь ад. Русские не хотят уходить из Москвы. Они начали наступать. Каждый час приносит страшные для нас вести. Умоляю тебя, перестань мне писать о шёлке и резиновых ботиках, которые я обещал тебе привезти из Москвы. Пойми, я погибаю, я умру, я это чувствую».
Эдуард Эпштейн
